|
| |||
Реферат: Политические воззрения Якобинцев: Марат и РобеспьерВведение. Революционный путь преобразований возник очень давно. Нельзя сказать
однозначно, что этот путь является негативным или позитивным – он сочетает
в себе черты, как привлекающие к нему, так и отталкивающие. Порой революция Разрабатывая свою тему, я обращался к широкому спектру исторических, политических и научно - популярных источников. И должен признаться: существует большое количество трактовок и взглядов на Великую Французскую революцию. Было очень сложно уловить именно научную нить, которая являлась основой моей работы. Я надеюсь, что мне это удалось. Мне действительно было интересно разрабатывать тему «Политические взгляды якобинцев», поскольку она ставит человека перед выбором – реформа, постепенность развития, путь примирения и сотрудничества, или путь жестокой борьбы, революции, силовые методы и «кровь во имя справедливости». Не могу сказать, что какой-то из этих двух путей, по моему мнению, является единственно правильным. Истина, как всегда, лежит где-то посередине. Целями моей работы являются: - рассмотрение политической обстановки во Франции накануне революции. - подробное рассмотрение учения якобизма, постижение его экономических, политических и социальных теорий. - рассмотрение террора, как способа политической борьбы с этической и политической точки зрения - проследить формирование и эволюцию политических воззрений вождей якобинцев – Марата и Робеспьера. - выяснение причин провала политики якобинцев. Актуальность темы сложно переоценить – проблема силового насаждения
политических решений актуальна, в той или иной степени, для всех стран Революция, как политический феномен, действительно представляет большой интерес не только для истории, но и для современности, поскольку революции не происходят внезапно, и эта проблем актуальна для всех стран. В какой-то мере, проблема современного мирового терроризма сходна с революционными взглядами тех же якобинцев - чётко прослеживается направление на силовой путь свержения власти, крайняя непримиримость революционеров с существующим строем, строгая и последовательная линия на ликвидацию целых общественных классов. Проблема революционного пути смены государственного политического строя должна быть изучена во всех аспектах очень скрупулезно, поскольку история напоминает нам о том, что революция – не только внутреннее дело государства, в котором она происходит. Она, также, является серьёзной опасностью для прилегающих стран – это говорит о высокой международной важности революции. Она не может произойти вдруг, не может быть организованной лишь одной группировкой или партией. Лишь черпая силы из народных масс, опираясь на политические партии она может осуществиться. Для каждого государства когда-нибудь наступает критический период, когда все проблемы, которые государство не может решить, собираются воедино. И у людей возникает справедливый вопрос: «Может ли строй, не способный решить эти проблемы существовать? Может ли власть лишь требовать, не выполняя при этом народных требований? Способен ли этот строй гарантировать народу справедливость, свободу, равенство?» Кроме того, революция поднимает широкий ряд нравственных и этических вопросов в аспекте ведения политической борьбы. Таким образом, говоря об актуальности изучения революции, как общественно – политического феномена, можно с уверенностью сказать, что ни одна страна не застрахована от подобного явления. И было бы большой ошибкой, не вынеся никаких уроков из истории, сказать, что революция и её методы – пережиток прошлого и является уже навеки явлением сугубо историческим. Объектом моей работы являются политические воззрения якобинцев, их теория государственности, методы реализации свих амбиций, теория отношений с другими партиями, с народом, с другими странами, якобинская экономическая политика, отношение к собственности. Мне не менее интересны и способы достижения цели в условиях революции, этика политической борьбы. Ведь любое политическое движение, в идеале, направлено на достижение общественного благополучия. Однако может ли это благополучие быть реализовано силой, при сопротивлении самого народа? Можно ли через террор, как метод, придти к всеобщему благу, можно ли таким способом построить крепкое и легитимное государство? Вопросы эти красной нитью проходят через любую революцию в истории. Предметом исследования являются закономерности и тенденции возникновения идей якобинцев, якобинской диктатуры, сам корень террора, как способа политической борьбы, способа решения экономических, аграрных, политических, военных и других задач. Французская революция напоминает мне некий маятник, который был запущен с началом народных волнений, а остановился лишь с восстановлением монархии. Сначала революционное движение пошло вправо – к постепенным реформам, сохранению жизни королю, выкупу земель крестьянами… А потом маятник революции качнулся влево – к полному уничтожению дворянства, раздаче земель крестьянам, казни короля, начало военных действий с иностранными интервентами и «продвижение» революции в другие страны. Затем маятник вновь качнулся вправо (в сторону жирондистов), а затем и вернулся к первоначальной позиции – восстановлению монархии. Это был первый опыт в мировой истории, когда революция напоминала
скорее страшную бойню, нежели политическую борьбу. Кроме того, на Францию
обрушилась иностранная интервенция, в результате чего началась война Французскую революцию, как феномен мировой истории, разрабатывали
многие учёные мира. Но, пожалуй, наиболее глубокие исследования были
проведены в СССР, ввиду сходства теории и идеологии якобинцев, со взглядами
многих революционеров начала 20 века. Научную разработку Великой Существует великое множество точек зрения на Великую Французскую революцию, множество книг было написано о ней. Она изучалась практически во всех известных мне аспектах. Так, Альбер Камю в своей книге «Бунтующий человек», пишет о революции, как о Божественном явлении, что революция была послана человечеству за многочисленные грехи перед Богом. А. Ламартин рассматривает революцию, как борьбу моральных и материальных традиций общества. В его работе отчётливо просматриваются бихевиористский и психологический аспект Великой Французской революции. Также, существует великое множество исследователей, историков, занимавшихся изучением Великой Французской революции 1789 года. 18 век характерен сильными политическими и социальными колебаниями в На примере Франции хорошо видно, как экономические проблемы (самый настоящий голод, даже в Париже), безземелье крестьян, их полная зависимость от феодалов, отсутствие у народа базисных прав и свобод, неумение и нежелание управлять страной Людовика 16, всё это на фоне роскоши дворянства и духовенства , в конечном счёте привели к обострению недовольства крестьян и горожан существующим порядком. Проблемы эти копились не одну сотню лет, и не найдя иного выхода, вылились в самую кровавую революцию в истории. Глава 1. § 1 Во Франции в конце XVIII века назревали великие революционные события,
связанные с кризисом одной из сильных европейских монархий феодального
мира, процветавшей на протяжении веков, которая, так сказать, обветшала
морально и физически. Термин “прогнивший режим”, часто употребляемый в
политической литературе, в данном случае вполне подходит для характеристики
образа правления и жизни некогда сильной французской династии Бурбонов,
правившей Францией с 1589 г. Гроза над головой последнего из Бурбонов Людовик XVI как монарх не имел способностей и желания выполнять свои функции. Получивший по наследству власть инфантильный король, по-видимому, не очень ценил ее, предпочитал меньше вмешиваться в ход событий, поручая важные государственные дела придворным вельможам, большинство которых, также получив свои титулы по наследству, личные интересы предпочитали государственным заботам. Король увлекался охотой, любил работать на столярном станке, знал толк в поделках из дерева и металла, но на заседаниях, где обсуждались государственные дела, явно спал или притворялся спящим. Во второй половине XVIII века Францию и прежде всего Париж сотрясали
волнения крестьян и горожан, требовавших земли и хлеба. Роскошь жизни
феодалов и королевского двора соседствовала с нищетой крестьян, третьего
сословия, парижских трущоб. Все понимали, в том числе и король Людовик XVI,
что нужно что-то делать. Привилегии дворянства и духовенства, столетиями
признававшиеся как нечто само собой разумеющееся, под влиянием идей
французских просветителей и философов стали рассматриваться как анахронизм. Идеи свободы, которые в Европе тогда носились в воздухе и главным
источником которых были французские энциклопедисты-просветители,
освободительные войны в Америке и установление там конституционного
республиканского правления приводили окружение короля к выводу о
необходимости реформ. Для решения насущных социальных и экономических
проблем было решено созвать собрание выборных Генеральных штатов, где
представлены все три сословия (дворянство, духовенство и третье сословие). Первоначальной целью революции было ограничение власти короля и дворянства. На Учредительном собрании была принята Декларация прав человека и гражданина[2], которая провозглашала равенство всех граждан. Большинство депутатов Учредительного собрания в то время считало, что революция – это пламенные речи, аплодисменты трибун, хлесткие статьи в газетах и что цели резолюции уже достигнуты. Ведь Собрание сохраняло конституционную монархию, короля утешили правом приостанавливающего вето, дворянство отказалось от большей части своих привилегий. § 2 21 июля 1791 г. король Людовик XVI делает неудачную попытку бежать из После взятия Бастилии по стране прокатилась волна "муниципальных
революций", в ходе которых создавались новые выборные органы местного
управления. Формировалась армия революции национальная гвардия, во главе
которой стал Лафайет. Вспыхнули волнения и в деревне: крестьяне жгли замки,
уничтожали документы феодального права и сеньориальные архивы. Политическое руководство страной осуществлялось в то время
группировкой фейянов [4]Самым знаменитым из т. н. "патриотических обществ"
стал Якобинский клуб[5]. Через разветвленную сеть филиалов в провинции он
оказал огромное влияние на политизацию большой части населения. Небывалое
значение приобрела журналистика: "Друг народа" Ж. П. Марата, "Папаша Дюшен" § 3 Экономический кризис, массовые беспорядки, разраставшееся
восстание крестьян Вандеи, поражение при Неервиндене (18 марта 1793)
связанного с жирондистами Дюмурье и его переход на сторону врага
предопределили падение этой партии и гибель ее вождей. Переход власти к
монтаньярам в результате очередного восстания парижан 31 мая 2 июня 1793
означал политическую победу новой буржуазии капитала, возникшего в годы
революции за счет купли-продажи национальных имуществ и инфляции над старым
порядком и капиталом, сложившимся в основном до 1789. Победе монтаньяров в
национальном масштабе предшествовала их победа над своими оппонентами в В условиях внешней и внутренней войны якобинское правительство пошло
на самые крайние меры. По аграрному законодательству якобинцев (июнь-июль В 1793 была принята конституция, декларировавшая всеобщее
избирательное право, однако реализация этого принципа была отложена до
лучших времен из-за критического положения республики. Якобинская
диктатура, успешно использовавшая инициативу социальных низов,
продемонстрировала полное отрицание либеральных принципов. Промышленное
производство и сельское хозяйство, финансы и торговля, общественные
празднества и частная жизнь граждан все подвергалось строгой регламентации. Высший орган исполнительной власти Якобинской диктатуры Комитет
общественного спасения разослал своих представителей по всем департаментам,
наделив их чрезвычайными полномочиями. Начав с тех, кто надеялся воскресить
старый порядок или просто напоминал о нем, якобинский террор не пощадил и
таких знаменитых революционеров, как Ж. Ж. Дантон[8] и К. Демулен[9]. § 4 В сентябре 1794 впервые в истории Франции был принят декрет об
отделении церкви от государства. Не прекращались конфискации и распродажи
эмигрантских имуществ. Летом 1795 республиканская армия генерала Л. Гоша
разгромила силы мятежников шуанов и роялистов, высадившихся с английских
кораблей на полуострове Киберон (Бретань). 5 октября (13 вандемьера) 1795
республиканские войска Наполеона Бонапарта подавили роялистский мятеж в Основными идеологами якобизма были Марат, Сен-Жюст и Робеспьер. Но наиболее яркий след в истории оставили именно Робеспьер и Марат, ввиду своей активной политической деятельности. Сен-Жюст был скорее теоретиком якобизма, чем практиком. Кстати, именно Сен-Жюст первым среди якобинцев увидел угрозу провала идей якобинцев, первым предсказал антиякобинский переворот. Глава 2. § 1 Якобинцы, кто они? Теория якобизма. «Счастливы те народы, история которых производит впечатление скучной» Приход якобинцев к власти в результате народного восстания 31 мая - 2
июня 1793 г. явился не просто этапом, а "революцией в революции". Когда революцию соотносят с нашествием неизвестного народа,
вторжением чуть ли не первобытных орд, то у этой метафоры есть реальное
основание. Говоря языком науки, это пробуждение к политической жизни,
выдвижение на авансцену исторического процесса социальных слоев,
пребывавших дотоле в относительной неподвижности и деполитизированности. Социальные слои, выдвинувшиеся в 1793 г., внесли в революционное
движение особое умонастроение, которое их противникам, а частью и потомкам
могло показаться чем-то патологическим. Тем не менее оно было нормальным
для этих слоев в "ненормальной" ситуации. В полной мере воплотившие Жиронда[14] как политическая группировка отражала стремление
французской революционной буржуазии утвердить свое безраздельное классовое
господство над обществом, и именно жирондисты идеально соответствуют
сложившемуся образу и теоретической модели "буржуазных революционеров". В
своих политических устремлениях и социальных установках жирондисты
опередили современное им французское общество, предвосхитив эпоху
безудержной экспансии капитала. Ни на йоту не поступаясь своими идеалами,
они в практической деятельности стремились создать, так сказать, режим
наибольшего благоприятствования для капиталистического накопления и
предпринимательства. Разумеется, они не стали контрреволюционерами, если
говорить о революции, разразившейся в 1789 г., ее либеральных установках . Один из лидеров Жиронды, ее идеолог и блестящий оратор Верньо на
заседании Конвента 13 марта 1793 г. заявлял, что его партия "считала
революцию законченной с того момента, как Франция стала республикой. В ходе острой дискуссии по продовольственной проблеме жирондисты
пламенно, стойко и до конца защищали свободу торговли, которая для их
противников все больше ассоциировалась со спекуляцией. При этом жирондисты
повторяли, что свобода есть священное право гражданина и бесценное свойство
жизни, напоминали о республиканской клятве "жит свободным или умереть". Жирондисты, "классические республиканцы", по Мишле[18], безоговорочно
выступали за "собственность", за утверждение частной собственности, за
неограниченность ее господства (частный характер собственности и
неограниченное право пользования ею выступали как тождество). Ну а их
противники, названные Мишле "романтическими республиканцами, - можно ли
считать, что они были столь же безоговорочно против частной собственности ? В многоголосии народных требований отчетливо различим один общий мотив "Аристократии богатств" противопоставлялось Святое равенство. Речь шла главным образом о равенстве, можно сказать, в качественном плане. Не размеры собственности, а сама принадлежность к разряду собственников, доступ в той или иной форме к общему, национальному достоянию, и на этой основе гражданская и человеческая полноценность - вот чем, на мой взгляд, были озабочены широкие круги антижирондистского движения. По своей глубинной сути то было именно равенство в человеческих отношениях, равная принадлежность к национальной общности, рассматриваемой в духе общей связи своих членов, а не вещная, предметная уравнительность. В конечном счете, вопрос стоял о соблюдении достаточности в жизнеобеспечении, об известном достатке для всех, являлись ли они полноценными собственниками или, с современной точки зрения, - "неимущими". Для всех предусматривалось равенство в доступе к средствам существования, в обеспечении свободы распоряжаться собой и своими силами, в праве на жизнь для себя и своих близких. Такое понимание равенства, следует оговорить, расходится с привычной
трактовкой эгалитаризма[20] как уравнительства, точнее выходит за рамки
последнего. Значим здесь идейный исторический комплекс в своей целостности Соответственно, установление режима Равенства подразумевало
осуществление набора разнообразных мер регулирования социальных отношений и
всей экономической жизнедеятельности общества. Предвещая большой террор,
социальные преобразования рассматривались как схватка с могущественным и
многоликим противником. "Новая аристократия, которая хочет возвыситься с
помощью роковой власти богатства", которому свобода торговли позволяет Коллизия 1793 г., когда на общем политическом языке Прав человека, Осуществить подобные устремления выпало якобинцам, единственной
общенациональной политической силе в антижирондистском лагере. Но вначале
им пришлось определиться по отношению к народной программе антилиберального
вмешательства в экономику. Хотя таксация с осени 1793 г. сделалась ядром
экономической политики якобинской диктатуры и последняя даже вошла с ней в
историю, она не была идеалом - более того, вплоть до последних размышлений
отвергалась виднейшим идеологом и другими руководителями диктатуры. Это
дало основание известным историкам начиная с Жореса видеть в якобинских
лидерах принципиальных приверженцев экономического либерализма, лишь по
тактическим соображениям уступивших натиску сторонников таксации. Отвергнув
в конце 1792 г. навязывавшуюся снизу таксацию, цен на хлеб, Робеспьер, Сен- Жестокие ораторские поединки, начавшиеся с первых дней работы Еще весной 1792 г. Робеспьер решительно разошелся с либеральным общественным мнением и жирондистами, выступив против воздания посмертных почестей мэру города Этампа Симоно, который распорядился стрелять в восставший народ и был растерзан за это толпой, требовавшей хлеба. В резком диссонансе с либеральным хором, славившим злополучного защитника свободы торговли, Робеспьер назвал мэра Этампа "жадным спекулянтом" и заклеймил в своей газете "всех представителей этого класса, наживающихся на общественной нужде". Но от сочувствия жертвам спекуляции до принятия мер пресечения и тем более выработки политики ее предупреждения пролегает, как хорошо известно, немалая дистанция. И хотя якобинцы преодолели ее сравнительно быстро, в темпе, который иначе как революционным и не назовешь, это не означает, что путь был для них легким. В отличие от жирондистов, которые отвергали само понятие спекуляции, и в противовес отчетливо выявившимся в 1792 - 1793 гг. тенденциям массового движения, склонного к распространению этого понятия на всякую торговлю хлебом, а затем и другими жизненно необходимыми товарами, якобинские лидеры настаивали на разграничении понятий торговли и спекуляции. Стремление к подобной дифференциации делало позицию ее сторонников в
условиях дезорганизации товарного рынка весьма уязвимой. Пытаясь в этом
экономическом хаосе отделить объективные помехи торговле от "злой воли"
торговцев, якобинцы заняли сначала позицию, совмещавшую верность принципу
свободы торговли с идеей регулирования рыночных отношений административно-
правовыми методами. Робеспьер и его соратники считали главным пресечение Призывающий к насилию Марат высоко оценил речь Сен-Жюста, который по поводу законопроекта о таксации заявил: "Мне не по душе насильственные законы о торговле". Характерно, что Робеспьер, добиваясь карательных мер против скупки, доказывал, что это не противоречит свободе торговли и что, напротив, таковую подрывает сама скупка. "Те, кто предлагает нам неограниченную свободу торговли, высказывают великую истину, но в виде общего тезиса", - уточнял Сен-Жюст. Свободой торговли, это было предельно ясно для него, воспользуются скупщики; но и ее ограничение, по Сен-Жюсту, было бы губительно. "Суровые законы против земледельцев", не желающих продавать съестные припасы за обесцененные ассигнаты, "погубят республику". Ровно через шесть месяцев произошло антижирондистское восстание. Сен- Якобинских лидеров едва ли можно считать прагматиками в обычном смысле
этого слова. К их политическом реализму - плохо или хорошо - всегда
примешивалось нечто такое, что в разной связи и у разных авторов именуется "Какова первая задача общества, - риторически вопрошал Робеспьер своих коллег во время дискуссии в Конвенте о продовольствии. - Утвердить неотъемлемые права человека. Каково первое из этих прав? Право на существование! Следовательно, первым общественным законом является тот, что обеспечивает сем членам общества средства для существования. Все остальные законы ему подчинены". Отсюда Робеспьер выводил теоретическую возможность и практическую необходимость ограничения права собственности вообще и свободы торговли продуктами питания в первую очередь. "Пища, необходимая человеку, столь же священна как сама жизнь. То, что необходимо для ее сохранения, является общей собственностью всего общества". Не конъюнктура критического момента, в котором оказалась республика, вывела якобинцев к антижирондистского перевороту, хотя и была она властным ускорителем их политических решений. Якобинцы противопоставляли жирондистскому проекту послереволюционного общества свой проект, который оказался в определенном соответствии с теми массовыми устремлениями, что парализовали либерально-республиканский режим "свободы и собственности" и привели к народному восстанию. "Все хотят Республики, - заметил Сен-Жюст, - никто не хочет ни бедности, ни добродетели. Свобода ведет войну с моралью и хочет властвовать наперекор ей". Связать "свободу" со "счастьем" народа, гармония "свободы" и "морали" - вот установки, с которыми Сен-Жюст выступал еще перед жирондистским Конвентом. "Свобода" - несомненная ценность, но не единственная и не высшая; она определяет форму республиканского правления, тогда как "счастье" - его цель, а "мораль" - суть. Не хотят понять, что мораль должна быть теоретической основой законов, прежде чем стать основой гражданской жизни. Мораль, которая сводится к предписаниям, ведет к всеобщему разобщению; но растворенная, так сказать, в законах, она склоняет всех к благоразумию, устанавливая справедливые отношения между гражданами".[22] Пожалуй, именно самостоятельное крестьянское хозяйство в наибольшей
степени воплощало, в глазах Сен-Жюста, два важнейших принципа идеального
общества - "независимость и сохранение" его членов . Поэтому есть
справедливость в распространенном мнении, что идеалом Сен-Жюста (как и
якобизма в целом) было "общество мелких производителей". Однако следует
уточнить: в чисто производственном отношении оптимальным он считал крепкое
товарное хозяйство, где хозяин трудится вместе с работником. Делая
невозможным наемный труд, уменьшение хозяйственной единицы сулило, по Сен- Гражданский закон вовлек человека в торговлю, человек стал торговать
самим собой, и цена его стала определяться ценой вещей. Человек и вещь
стали смешиваться в мнении общества". Отношения собственности, "алчная
собственность", "жалкая собственность" - извратили и подменили естественные
связи. Без классических марксистских формулировок Сен-Жюст безусловно
воспринял и по-своему выразил последствия универсализации товарно-денежных,
вещных отношений и вычленения на этой основе отношений собственности для Идея "натурализации" гражданского общества и "социализации" естественной для него рыночной экономики была порождена, как я стремился показать, реальными тенденциями становления этого общества, которые вызвали реальный протест многомиллионных масс французских крестьян и ремесленников, добивавшихся гарантии существования и социальной защиты. Очевидно и то, что человечество вновь и вновь возвращается к этим не потерявшим злободневности вопросам, немало успев при том в поисках ответа. Мировой исторический опыт - при таком многомерном учете его - отнюдь не вынес какого-то приговора идее, вдохновлявшей якобинцев; но сделал еще более предосудительными употребленные ими методы. Само собой разумеется, что и методы требуют всесторонней оценки вместо привычной и поверхностной отсылки к диктатуре пролетариата и "красному террору". Корректный анализ непременно выявит объективное сходство исторической ситуации: апокалипсические настроения измученных войной и разрухой масс, общую зависимость от духовного, психологического и даже физиологического насилия, растворенного в порах дореволюционных порядков. Несомненно, должна идти речь о стремлении революционеров и их руководства навязать обществу планы его радикального и немедленного переустройства. Но различными были эти планы, различались и установки на их осуществление. «Не было у якобинцев ни идеи диктатуры санкюлотов[23], ни учения о правящей партии как представителе последних. По всему своему мировосприятию, идейной формации не могли они принять претензии одного класса на преобразование в обществе; само понятие партии было для них одиозным, равнозначным раскольничеству. Они действительно не знали, на какой класс опираться, в чем?»[24] Но не знали, потому что не хотели, потому что сознательно или
полусознательно игнорировали классовую дифференциацию среди народа,
противоречивые интересы отдельных его слоев, полагаясь на "общий интерес", В господствовавшей версии стремление якобинцев к всеобщности,
пропущенное сквозь призму одномерного классового подхода, многие годы
подвергалось разоблачению. При толковании Великой французской революции,
как и всякой буржуазной революции, исходившем исключительно или по
преимуществу из буржуазного классового интереса, оно представлялось При явной несовместимости ценностей обе оценки методологически исходят
в общем из одного источника. Основоположники марксизма, отметив тенденцию
восходящего к господству класса выразить свои устремления в "форме
всеобщности", проявили к этой "форме" сугубо двойственное отношение - как к Революционный порядок управления якобинцев, способствовал объединению гражданского общества сверху. Но идеалом для Сен-Жюста, например, являлась сильная общая связь членов общности при слабости государственной власти, когда не государство связывает людей, а люди, "связанные между собой, создавали государство". Он недвусмысленно подчеркивал вторичность государства, и в качестве идеолога якобинской диктатуры отстаивал не тоталитарное государство, которое подмяло под себя или подменило собой все социальные связи, но общество, в котором превращалась в абсолют всеобщая связь его членов. Отчуждение революционной власти от общества явились следствием или воплощением этой абсолютизации. В свою очередь, абсолютизация общей связи произошла не как прямое следствие приоритетности ее в проекте нового общества, а как следствие столкновения якобинцев с "федерализмом", который совершенно определенно трактовался ими не только как политическое, но и как социальное явление - распад социальных связей. Итак, нет внутренней необходимости для превращения проекта гражданской общины в практику государственного насилия над обществом, однако возможность такого поворота легко увидеть. Не может не поразить контраст между последовательностью в
умозрительном развитии принципов нравственного и естественного порядка для Якобинцы оказались между силой притяжения общественного идеала и той самой «силой вещей", которая вначале приблизила их к его осуществлению, а затем безжалостно отбросила. Назревала своеобразная депрессия воинственных якобинцев. В этой психологической драме воплотилась историческая трагедия - трагедия якобинской попытки руководить революцией. Когда в 1793 г. мощное социальное движение столкнуло революцию с
магистрали прямолинейного буржуазного развития и вместо торжества
гражданского общества поставило в повестку дня принципы естественной
социальности, планы идеального и реального, вечных ценностей и повседневных
нужд стали для якобинских лидеров стремительно сближаться. К реалиям
расколотого войной гражданского общества стали применяться критерии
гармоничного состояния в естественной социальности. Моральность, выражавшая
целостность общественного сознания и нерасчлененность различных сфер бытия
социума-общности, превращалась в морализирование по отношению к политике и
экономике гражданского общества. Приобретя политический характер, этика
стала отождествляться с законностью; добродетель была поставлена над
правопорядком; нравственное сознание ввели в основу революционного
правосудия. Единодушие как органическое свойство общей связи в социально
однородном человеческом коллективе подменялось официальным единомыслием. Утверждают, и не без основания, что ловушкой для якобинского
демократизма оказалась теория и практика перехода к идеальному состоянию
общества. Но, как мы видим, дело не в том, что якобинцы просто отказались
от своих идеалов и, повинуясь "силе вещей" либо ссылаясь на нее, из
апостолов свободы стали "деспотами свободы", если перефразировать Марата. Противоречивые интересы различных слоев французского народа лишь на время можно было свести к общему знаменателю в виде, скажем, всеобщего максимума;(40) внедрение же его вызвало силу народного сопротивления, сопоставимую с той, что навязала его осуществление. Якобинцы не были способны - не столько субъективно, сколько из-за объективных условий тотальной войны - найти ту гармонию частного и общего, на которой зиждился проект гражданской общины. Признавая частный интерес частью всеобщего, они не могли воспринять интерес части французского народа в его противоположности другим и интересу общества в целом, всеобщему интересу, как они его понимали. Такой частный интерес отвергался ими как антиобщественный, как внушенный "заграницей", как результат в конечном счете "иностранного заговора". В якобинской республике не оказалось легального места для частных интересов и их волеизъявления. Кипучая энергия не щадивших себя якобинских лидеров и громадная сила политического режима растрачивалась на пресечение этого волеизъявления, на борьбу с "фракциями". Объективного смысла их появления руководители якобинской диктатуры не понимали или, что в данном случае одно и то же, не хотели понять. И, расставаясь с политической ареной, как урок или заклинание, Сен-Жюст твердил, что "фракции" порождаются тщеславием. "Запрограммированность" социальной политики якобинцев вовсе не
исключала тактической гибкости. Критическим моментом в истории диктатуры я
бы назвал весну 1794 г., и именно в этот момент революционное правительство
продемонстрировало наибольшую гибкость в социальных вопросах. Противоречия мысли обнажают заколдованный круг действия. Чтобы обрести
в себе силы на свершение грандиозного социального эксперимента,
революционеры нуждаются в таком идеологическом "обеспечении", которое
придавало их действиям санкцию вечности. Несомненно, это вело к фанатизму,
к абсолютизации идеала, к прямолинейному наложению его на действительность. § 2 Очевидно, что эта тема не блещет особой оригинальностью: она возникла
на следующий же день после 9 термидора. Родившаяся в то время "черная
легенда" Робеспьера представляла собой первую, тогда еще примитивную и
эмоциональную попытку, истолковать одновременно и Террор, и личность С тех пор многое, если не все, было сказано о связи между Робеспьером
и Террором. Это - классическая тема для историографии Революции, которая,
так или иначе, звучала на каждом этапе ее развития. Тем не менее, уже
довольно давно не появлялось новых документов, касающихся Робеспьера. Как
это происходит и с другими великими историческими деятелями, поводом для
научных дискуссий, связанных с постановкой новых проблем или изменением
исторической перспективы, служит комплексный анализ этой фигуры. Очевидно,
что немало проблем возникает и при изучении Террора. Вне всякого сомнения, Иными словами, мне хотелось бы не только рассмотреть политическую культуру Террора сквозь призму политической деятельности Робеспьера, но и поставить в свете увиденного ряд проблем, касающихся теории, практики употребления символов и политических целей Террора. Террор не был реализацией заранее продуманного политического проекта; он постепенно творил сам себя, используя уже созданные и накопленные за годы Революции материалы. 9 термидора обычно считается символической датой, знаменующей если и не окончание Террора, то, по крайней мере, предвестие его конца. По-иному обстоит дело с его началом. С первых же дней, мнения как современников, так и историков резко расходятся. Создается впечатление, что действовавшие на политической арене персонажи не вошли в Террор в некий единый момент времени, а сползали в него постепенно, пройдя через целую серию мелких сдвигов. Иными словами, при выходе из Террора существовал достаточно четко видимый политический проект, тогда как, напротив, мы не видим никакого глобального политического проекта, предшествовавшего Террору или определяющего его. Однако не приходится сомневаться, что в определенный момент, примерно
осенью-зимой 1793 года, Террор уже существует, присутствуя повсюду,
сопровождаемый проскрипциями и казнями, и демонстрирует свою собственную
динамику развития. Трудность в понимании террористической власти состоит,
помимо всего прочего, в том, что, с одной стороны, она не представляла
собой простую цепь актов беззакония, проскрипций и насилия, но имела
характерные черты режима, обладающего своей внутренней логикой; с другой, -
это была система управления, структура которой, судя по всему, развивалась
на базе временных мер, служивших ответом на критическую ситуацию в стране. Один из таких путей, по которым, шло сползание в Террор, было
прославление массового, "народного" насилия. Террористическая власть, вне
всякого сомнения, не была первым в истории режимом, опиравшимся на насилие
и на страх. Но ее отличительная черта была в том, что она осуществляла
власть от имени новой, неизвестной в истории легитимности, исходящей от Возможность сползания к системе, в которой репрессии и насилие
обретают характер государственных институтов, была обусловлена теми крайне
непростыми взаимоотношениями, которые установились между политическими и
идеологическими элитами эпохи Революции и "диким", спонтанным насилием Иными словами, это кровопролитие, сопровождавшее действия "победителей Эти вопросы с новой силой встали после сентябрьской резни, и именно в
этом отношении речи и политическая деятельность Робеспьера немало
способствовали одному из сдвигов, посредством которых происходило сползание
в Террор. Прежде всего, я имею в виду его ответ 5 ноября 1792 г. на нападки
жирондистов, отличавшиеся практически у всех у них редким неистовством,
которое выдавало еще непрошедший ужас перед недавними убийствами. Робеспьер изо всех сил старается не впасть в прямую апологию
участников насилия. Но с самим насилием дело обстояло по-другому. "События" Как бы то ни было, суть аргументации Робеспьера заключается в другом. Репрессии лишь кажутся деструктивными; правосудие карает виновных и, искореняя остатки злополучного прошлого, является, в основе своей, обновляющей силой. Робеспьер - не Марат, и он не призывает к народной ярости; его речь той осенью 1792 г. не была наброском будущего террористического режима. И, тем не менее, принцип "нет революции без революции", двусмысленности и недосказанности, которыми он окружает революционное насилие и казни без суда, являются началом того склона, по которому вскоре начнется скольжение, ведущее к утверждению монополии революционного государства на распространение страха и осуществление коллективного насилия. Глава 3. Идеологи якобинской революции: Робеспьер и Марат. Робеспьер (Максимилиан Мари Исидор) (Аррас ,6 мая 1758 - Париж, 28 июля 1794) "Желчный темперамент, узкий кругозор, завистливая душа, упрямый характер предназначали Робеспьера для великих преступлений. Его четырехлетний успех, на первый взгляд, без сомнения, удивительный, если исходить лишь из его посредственных способностей, был естественным следствием питавшей его смертельной ненависти, глубинной и неистовой зависти. Он в высшей степени обладал талантом ненавидеть и желанием подчинять себе... В своих мечтах о мести он был полон решимости покарать смертью всякую рану, нанесенную его чувствительному самолюбию; и чтобы тайное ощущение неполноценности перестало разрушать иллюзии, созданные его самолюбием, он хотел бы остаться лишь с теми, кого считал неспособными себя унизить. С давних пор он изменил значение слова народ, приписав наименее образованной части общества свойства и права общества в целом. Вот в каких словах он без конца превозносил справедливость и просвещенность народа: никто не имеет права быть более мудрым, чем народ; богачи, философы, писатели, общественные деятели были врагами народа; революция могла окончиться лишь тогда, когда больше не станет посредников между народом и его истинными друзьями. Робеспьер сделал из этого народа божество, из патриотизма - религию, из революции - предмет фанатичного поклонения, верховным понтификом которого стал он сам; тон жреца был наиболее отличительной чертой его убогих писаний; это тон все громче звучал в них на протяжении четырех лет; в конце он [Робеспьер] говорил уже на одном лишь на мистическом жаргоне самозваного прорицателя. Одним из его последних деяний была попытка соединить культ Бога с культом народа и стать жрецом обоих божеств" – так в августе 1794 г., под влиянием пришедших из Парижа новостей, написал про Робеспьера Дону, заключённый в тюрьме. Разумеется, этот текст отдает дань особенностям термидорианской эпохи,
ее страстям и ненависти. Однако на фоне "черной легенды" он выделяется
характером размышлений. Без сомнения, Дону не слишком жалует Робеспьера, но
он, тем не менее, пытается понять причины его политического восхождения. Весной 1792 года, во время особенно бурных и драматических заседаний Народ, противопоставляемый аристократам, был политической конструкцией и символическим образом с туманными и расплывчатыми контурами, но он не мог иметь более чем одну волю и более чем одну точку зрения. Утвердить свою тождественность с народом означало присвоить себе право высказывать эту точку зрения: Робеспьер пользовался тем самым непререкаемым авторитетом истинного мнения, непримиримого и категоричного, которое устанавливало, кто принадлежит к народу, а кто - нет. Отсюда другая очевидная характерная черта его дискурса: стирание частного перед лицом общего, личного перед лицом принципов, и так вплоть до их полного смешения. Робеспьер обладал секретом неповторимой риторики, в которой лирические порывы, когда речь шла только о нем самом, соединялись со своего рода деперсонализированной речью, когда дело касалось принципов, добродетели и народа. Отсюда удивительная сила убеждения, которой обладали его слова, но отсюда же и ловушки, расставляемые его выступлениями. Отождествление с народом питало одновременно и уверенность, и подозрения. Очевидно, что враги народа были в то же время и врагами Робеспьера; но нападавшие на него становились тем самым врагами народа. В механизме революционного правительства Робеспьер занимал ведущее и уникальное в стратегическом плане место, находящееся на стыке Комитета общественного спасения, Якобинского клуба и Конвента. Удерживать это место означало символизировать единство народа и якобинской диктатуры. Это место не было институциональным, но благодаря Робеспьеру оно стало институтом, и, соответственно, сам Робеспьер оказался главной деталью машины, подлинным идеологическим и моральным органом, органом добродетели. Робеспьер обладал глубинным убеждением, что существует некая
изначально установленная и непосредственная связь между ним и народом. Робеспьер легитимизировал и систематизировал политику Террора. Так, в своих больших речах II года он выражает политические цели через моральные термины, через борьбу добродетели против порока, и он формулирует некую разновидность теории революционного порядка управления, его принципов и способов действия. Но, с другой стороны, Террор обогатил Робеспьера конкретным опытом пребывания у власти, навыком принятия политических решений большого масштаба. Это был содержательный и многообразный опыт: опыт Комитета общественного спасения, где Робеспьер взял на себя, как известно, ведущую роль, но также и опыт Бюро общей полиции, которым он очень тщательно руководил на протяжении последних трех месяцев своей жизни. В течение II года власть, которой он обладал, становилась все более и
более олигархической и сконцентрированной в одних руках; после ликвидации
эбертистов и казни Дантона никто не осмеливался ее открыто оспаривать, и
он, в силу этого, действовал как единоличный властитель. Участие
в отправлении этой власти - опыт не только политический, но также
психологический и экзистенциальный, особенно в условиях растущего влияние Был ли сам Робеспьер заворожен успехами этой власти, военными
победами, патриотической мобилизацией, подавлением "федерализма" и Вандеи,
централизацией управления? Или он в равной мере все больше отдавал себе
отчет в негативных последствиях существования террористического режима? В
третьем десятилетии XIX в. среди неоякобинцев и бабувистов возникла мысль о
том, что Робеспьер, начиная с 18 флореаля, хотел покончить с Террором или,
по меньшей мере, ослабить его. Однако доказательств этому нет. Робеспьер
никогда не ставил под сомнение ту власть, идеологом и грозным творцом
которой он являлся. Он практически не знал жестоких и грубых реалий Волюнтаристская[30] и конструктивистская тенденция в политике, всегда присутствовавшая у Робеспьера, еще более усилилась в результате его пребывания у власти. Ее кульминацией был, в некотором роде, флореаль II года, установление культа Верховного существа. Робеспьер предложил его с большой торжественностью и по глубокому внутреннему убеждению, желая навязать стране это творение, сфабрикованное на скорую руку из крайне разнородных философских и культурных материалов. На каждом из этих этапов связь с будущим была основным измерением Свержение тирана начинает новый этап, однако "новая клика" грозит "все
сбросить в пропасть, восстановить трон, разрушить Париж и уничтожить
республиканцев". [31]В этот критический момент "народный гнев падает на
головы виновных, свет отделяется от хаоса, свобода рождается из тирании, Это смещение решающего момента Революции было наглядно
продемонстрировано во время установления культа Верховного существа. Для Признать установление культа Верховного существа в качестве ключевой
точки II года (если не всей Революции) неизбежно означало поместить "Вознесем же благодарность Верховному существу Робеспьер, ты получаешь воздаяние за то несомненное уважение, которое ты ему оказал в своем несравненном докладе. Конвент, увековечивший его бессмертным декретом, разделяет с тобой это благодеяние. Блаженны те, кто проникнувшись твоей моралью, признали Господа вознаграждающего и отмщающего".[33] Невозможно отделить то, что связано с неоспоримой популярностью Мог ли обновленный Террор, которого требовал Робеспьер, не быть лишь
новой чисткой, лишь еще лучше заточенным ножом гильотины? Мы никогда этого
не узнаем. Его обращения, то тревожные, то угрожающие обернулись против
него самого; они ускорили события, развитие которых в течение нескольких
недель между 20 прериаля и 9 термидора привело к его свержению. Робеспьер
предчувствовал опасность, но недооценил противников, находясь под
впечатлением своего недавнего политического опыта успешного пребывания у
власти. Будучи убежден, что после смерти Дантона в Конвенте не может
существовать никакой серьезной оппозиции, он полагал, что имеет дело лишь с
несколькими недостойными личностями, к которым не скрывал своего презрения. В начале одного из самых драматичных заседаний в истории парламентаризма Робеспьер все еще верил в могущество своего слова. Его голос был заглушен возгласами: "Долой тирана!". Своими криками Конвент давал выход столь долго подавлявшейся ненависти и старался заглушить страх вновь оказаться во власти этих захватывающих и покоряющих речей.[34]
“Единственная страсть, которая пожирала мою душу, была любовь к славе”, – признавался Марат. Среди героических теней буржуазной Французской революции есть одна, к которой всегда с особенно страстным интересом приковывались взоры не только ближайших поколений, но и далекого потомства. Скитальчество и полунищенское существование до революции, яркая, не дающая другим и не ждущая себе пощады, борьба за революцию в течение первых четырех ее лет и внезапная смерть от кинжала... Такова была жизнь этого человека, навсегда вписавшего свое имя в историю, но об этой посмертной славе никогда не заботившегося. У него есть одна черта, дающая ему особое место в ряду первостепенных деятелей революционного периода: в отличие от Робеспьера и Дантона Марат не был оратором и действовал не столько на парламентские собрания, сколько на читательскую массу, издавая «Друг народа». Его статьи напоминали по качеству расплавленный металл, заставляли трепетать от восторга, ужаса, повергали в трепет. Он был чуть ли не единственным публицистом, услышанным народом. Даже энциклопедисты были менее «демократичны» - их читали буржуа, и либеральная Франция. Но Марат достал до самого дна всего французского общества – до крестьян, до бедноты, до горожан, до ремесленников, оружейников, ювелиров – до всего народа. В пять лет он хотел быть школьным учителем, в пятнадцать –
профессором, в восемнадцать – писателем и, по его словам, “гением-
изобретателем” – в двадцать. С возрастом люди обычно трезвее оценивают свои
возможности. Вот этого качества будущий трибун революции был начисто лишен. В своей квартире он создал специальный зал для препарирования трупов. Журналы, газеты, издательства были так напуганы одним только именем
плодовитого автора, что Марат начал хитрить и посылал рукописи анонимно. Он с восторгом приветствовал падение Бастилии. Он принимал участие в
делах комитета своего округа, но уже с первых дней великого переворота
совершенно правильно определил свое место. Через три дня после взятия Очередное разоблачение, очередное предостережение народу должны быть стержнем для каждой данной статьи: ни в каком случае Марат не хочет раздроблять внимание и чувство читателя. Верный инстинкт говорил ему, что эмоциональное действие газетной статьи быстро и непоправимо слабеет, если автор переводит свой указующий перст с одного предмета на другой, как бы ни были важны по существу и патетичны по манере эти указания. Рота Марата. Не сразу толпа признала нового лидера. И только испытав разочарование
от результатов революционных реформ, взоры ее обратились к Марату. В сентябре 1792 года член Конвента – высшего органа власти
революционной Франции – президент Якобинского клуба гражданин Марат
потребовал создания специальных карающих органов, готовых быстро обеспечить «...Вдоль сонных берегов Луары медленно движется барка. По условному
сигналу ее днище раздвигается, и плавучий гроб с 90 священниками, закрытыми
в трюмах, уходит на дно. А еще проще столкнуть в воду безоружных людей и
поливать их расплавленным свинцом до тех пор, пока не затихнут вопли. В городе Ментоне наладили производство париков и кожевенных изделий из останков гильотинированных женщин и мужчин. Кожа мужчин, как замечалось, ничем не отличалась от кожи молоденькой серны. А вот женская была слишком мягка и практически ни на что не годилась». [38] Лозунг “Революция без конца” требовал своего оправдания. Места уже
перевешанных аристократов и священников не могли пустовать. Хватали людей с 9 августа вечером вспыхнуло в Париже восстание, прямо направленное к низвержению монархии, и на другой день, 10 августа 1792 г., дворец взят, швейцарские телохранители перебиты народом, король и его семья взяты под стражу, полуторатысячелетняя монархия перестала существовать. Революционный Париж упивался победой, а Марат ровно через три дня
после низвержения монархии писал о том, что новорожденная республика
окружена тайными врагами и скоро погибнет от их ненависти, если не поспешит
развить самые отчаянные усилия для самозащиты. Он возмущен, что народ не
видит, как вчерашние тайные и явные защитники трона только маскируются
теперь внезапными республиканцами. "И вы восторгаетесь этой чудесной
переменой! И вы рукоплещете этому благородному их усердию! И вы
благословляете нежные заботы их отеческого внимания! И вы воспеваете
победу! О французы! Неужели вы навсегда останетесь взрослыми детьми?" Он
требует раздачи народу оружия, ассигнования половины суммы, вырученной от
продажи конфискованных эмигрантских имений, неимущим гражданам столицы,
принимавшим участие в штурме и взятии Тюильри 10 августа, введения во всей
французской армии выборов офицеров самими солдатами, зоркого наблюдения за
арестованной королевской семьей и прекращения ее сношений с внешним миром. 9 сентября 1792 г. Марат был избран Конвент г. Парижа Он не верил конвентскому большинству: ни жирондистам, ни тем
группировкам, которые были правее жирондистов,. ни даже части монтаньяров. Его яростные сражения с жирондистами переходили порой в открытую
перепалку. Иногда это даже выходило за пределы Конвента – Марат использовал Жирондисты смотрели на Марата уже как на основного политического
противника, которого им было необходимо уничтожить в кратчайший срок. Дело
в том, что в Конвенте Марата не смогло заглушить даже жирондистское
большинство, более того, его не смог остановить даже председатель Конвента В своей речи, в которой Марат в январе 1793 г. требовал казни короля, После казни короля, 21 января 1793 г., единственной, центральной
задачей Марата, очередной и неотложной, стало уничтожение жирондистов. От
этого главного, по его мнению, вопроса он не отвлекался ничем. Эти
последние месяцы зимы 1793 г. были временем страшного обострения нужды в 25 февраля Марат опубликовал статью, в которой призывал народ к
действию. Его статья проводила мысль о революционной самопомощи, на которую
имеет полное право народ, раз власти не хотят защищать его от грабителей. Но легитимность Марата была столь высока, что суд над ним мог бы привести к взрыву народного недовольства. Это было очень невыгодно жирондистам, особенно на почве постепенной утраты ими поддержки масс. Во время всех этих бурных выступлений Марат был совсем одинок. Но чем меньше оставалось у него сторонников среди других партий, тем яростнее была его борьба с ними, тем сильнее он искал в народе союзников. И он находил. Его пламенные речи всё чаще находили отклик в сердцах уставших от голода людей, которые хотели покончить с неопределённостью, разрухой и голодом. А ведь идеи Марата пришлись как раз вовремя: народные суды над виновниками ситуации, прямое народное присутствие в политике путём собраний, казнь ненавистного короля и богатых буржуа, раздача собственности имущих классов нуждающимся. В течение всего марта, апреля и мая 1793 г. Марат часто появлялся в клубе якобинцев. Здесь его встречали всегда с полным сочувствием и часто с бурным восторгом, здесь — и только здесь — он не чувствовал себя одиноким, каким всегда чувствовал себя в Конвенте. "Марат, друг народа, мы тебе верим, спаси наших детей от голода!" —кричали женщины с трибуны клуба якобинцев, когда на возвышении для ораторов появлялся Марат. Никого и никогда так не слушали в клубе якобинцев, как Марата. Даже Робеспьер никогда так непосредственно не действовал своими личными выступлениями на этот клуб — авангард тогдашнего революционного Парижа. Отточенные, логические фразы Робеспьера, его плавная аргументация, рассчитано - последовательное предъявление доводов и иллюстраций развиваемой мысли — все это доходило до ума наиболее высокой по интеллектуальному уровню части аудитории, а страстные призывы Марата доходили до сердца всей собравшейся массы слушателей. Содержание было одно. И в речах, и в статьях он бил в одну точку:
народ окружен изменниками и обманщиками, ворами и спекулянтами, а те,
которых народ считает своими друзьями,— лентяи и сибариты и боятся повести
атаку в лоб против врагов революции, вовсе еще не истребленных, а
благополучно прячущихся во всех углах и ожидающих благоприятного часа. Да и
как было ему не верить, когда события постоянно оправдывали его
предсказания; когда все, что казалось плодом его болезненной
подозрительности, превращалось в действительность; когда этот исступленный 30 Марта 1793 года произошло событие, потрясшее всю Францию – на
сторону роялистов перешёл начальник первой революционной армии генерал Это было расценено общественностью, как предательство республики, особенно тот факт, что генерал вынужден был бежать от казни из революционной Франции в Австрию. Но весь драматизм ситуации заключался в том, что именно Марат подозревал Дюмурье в контрреволюционных настроениях, в то время, как Дюмурье находился на пике своей популярности. Тогда, конечно, Марата никто слушать не стал, но теперь… Теперь его слова воспринимались как предвидение неизбежного, тогда именно он доказал, что он не очередной говорун Конвента. Он – предвидец, революционный мессия, пришедший, чтобы спасти многострадальную Францию, избавить её от предателей и интервентов, построить республику всеобщего благоденствия. На заседании Конвента он буквально уничтожил монтаньяров. Его слова тонули в громе оваций Конвента. Он доказал, что он истинный патриот, истинный сын Франции. И уже через пять дней он был избран президентом клуба якобинцев. Революционно настроенные секции Парижа громко обвиняли жирондистов,
главных до тех пор покровителей и защитников генерала Дюмурье, в тайной
договоренности с изменником и в активном соучастии в его предательстве. Час битвы за власть пробил. В ответ на бешеную агитацию Марата за казнь предателей - жирондистов Верньо, Гаде, Барбару, Бриссо и других, жирондисты решили идти до конца и «освободить конвент от чудовища». Ему было предъявлено обвинение в том, что за его подписью, как
председателя клуба якобинцев, было выпущено воззвание с призывом к
истреблению изменников, под которым понимались жирондистские депутаты Но его подержали все якобинцы, лично Робеспьер и часть монтаньяров. Но
сам Марат на своём выступлении дал понять, что не возражает против суда над
собой. Таким образом предложение жирондистов получило большинство голосов Эффект был как от разорвавшейся бомбы – в Париже начались демонстрации и погромы. Народ негодовал: как осмелились предатели революции (а именно так благодаря агитации Марата расценивались теперь жирондисты) выдвигать обвинения против их спасителя, как хватило наглости у этих предателей обвинять Марата? Марат, узнав, что обвинительный акт уже передан суду сам явился в
полицию. Суд начался 24 апреля. Как и следовало ожидать, Марат был
оправдан. Толпа ликовала, поистине всенародная радость озарила Париж. Для жирондистов этот народный грохот был предвестником смерти, которая уже была неотвратима. Слишком легитимным стал Марат, слишком воинственным народ, и земля ушла из под ног жиронды. Смерть их была уже за плечами. И гром грянул - 31 мая 1793 г. началось грозное восстание народных
масс против жирондистов, а 2 июня оно окончилось изгнанием жирондистских
депутатов из Конвента. Марат в решающие дни, 1 и 2 июня, обращался с
пламенными речами к муниципалитету: "Требуйте у Конвента ареста и наказания
изменников, не разоружайтесь, пока ваше требование не будет выполнено!". Декрет об аресте 34 жирондистских депутатов был вотирован. Революция сделала крутой шаг вперед. Это был Ответ и на присоединение Англии к коалиции, и на измену Дюмурье, и на безнаказанность спекулянтов, наживавшихся на Народном голоде. Марат готовился к дальнейшим боям. Он отдавал себе полный отчет в том, до какой степени его ненавидят все тайные и явные враги революции. Но это его нисколько не смущало, и, когда он называл себя будущим мучеником и гордо требовал от венчавшей его венками народной массы, чтобы "подождали конца его карьеры", то, конечно, он отчетливо видел сгущавшиеся над ним смертные тени... Видел — и шел своей дорогой, не замедляя шага. Немая угроза и бесшумно подкрадывающийся враг пугали его так же мало, как ярые бури в Конвенте и в печати. И нож Шарлоты Корде разбудил то, что называется народной яростью, то, что стирает целые классы в пыль. Как будто потух яркий факел, светивший народу, оберегавший его. Шарлота Корде Мари Шарлота Корде д'Армон была дочерью захудалого нормандского дворянина. Воспитывалась в монастыре. Шарлота с сочувствием встретила час национального пробуждения. Даже революционные жестокости на первых порах не вызывали у нее протеста. Розовый туман рассеялся быстро. Ликование сменилось ужасом. Вчерашние единомышленники волокли друг друга на гильотину. Но более всего ее потрясло высказывание Марата, что для упрочения республики надо уложить на гильотину тысячу, две, двадцать, чем больше тем лучше[40]. И она принимает решение: пробраться в Конвент, где заседает Марат, и пригвоздить его к кресту. Разъяренная толпа набросится на нее и избавит и ее, и судей от излишнего разбирательства. Кто она и как ее зовут не узнает никто. В записке, оставленной дома, Шарлота написала, что уезжает в Англию, и просит простить ее. Выдумка об Англии понадобилась ей, чтобы уберечь родных от грядущего горя. Прибыв в Париж, Шарлота пишет Марату письмо, с просьбой встретиться. Удар Шарлоты был молниеносен и так силен, что лезвие ножа, который она
спрятала на груди под косынкой, по самую рукоятку вонзилось в грудь Марата. На вопросы судьи Шарлота отвечала кратко и с достоинством: – Я убила одного, чтобы спасти сотни тысяч; я убила мерзавца, чтобы спасти невинных; я убила свирепого дикого зверя, чтобы дать Франции умиротворение. Шарлоту Корде приговорили к гильотине. И ночь перед казней ей пришлось провести в камере смертников. Эшафот на площади Республики По пути к месту казни повозка с Шарлотой останавливалась каждые десять
минут. В нее летели плевки и камни. По обычаю, на осужденную надели красный
хитон. Неожиданно грянула гроза. Мокрая ткань облепила высокую фигуру
девушки, уподобив ее статуе. Шарлоту уложили на топчан между двумя
столбами, по которым, как по рельсам, сверху вот-вот должен был сорваться
нож. Девушка спокойно вытянулась на своем последнем ложе. Потомственный
палач Парижа оценил ее спокойствие. Нож упал точно, с нежным свистом. Убийца была жирондисткой, и это был смертный приговор… Это было лишь самое-самое начало бойни. До 9 термидора оставался ещё год. Заключение: Закон, не признающий невинным никого из тех, кого он хотел обвинить;
собственное мнение, вменяемое в преступление; подозрение. обращаемое в
улику; вменяемый в обязанность донос; революционный суд, готовый по знаку Террор не был вызван, как я полагаю, произвольным и жестоким
расчетом нескольких лиц, хладнокровно обдумавших систему правления. Он не
был также результатом скороспелого решения или решения под влиянием
озлобления; он вводился постепенно вследствие сложившихся обстоятельств,
событий и явился плодом мыслей людей разных лагерей, которые, не видя
выхода из положения, в котором находились, искали его в мече и смерти. Но
главным образом он был следствием пагубного соперничества честолюбий,
желания заслужить популярность, - этого залога признания патриотических
чувств, в недостатке которых отдельные лица и партии упрекали друг друга. Если прибавить к этому три года революционных волнений, царивших среди народа; страх потерять победу, которую он ценил тем более, что она была для него нова и он боялся лишиться ее; постоянное брожение. которое старались поддерживать в народе трибуны, газеты и клубы; забастовки рабочих; ожидание обнародования нового аграрного закона и общее завладение землей классами народа, жаждавшими земельной собственности; отчаивающийся патриотизм; измену генералов; захват границ, голод, панику, привычку к убийствам, приобретенную чернью Парижа во дни 14 июля, 6 октября, 10 августа, 2 сентября; зрелище эшафота, приучившего глаза к казням; наконец ненасытную страсть к разрушению как развращенный вкус, таившуюся в инстинкте толпы, обнаружившуюся во время волнений и жаждавшую насытиться кровью, как только народ почуял ее: вот каковы были элементы, способствовавшие порождению террора... Просмотрев внимательно Французскую историю, я с удивлением обнаружил, что жестокие способы решения проблем существовали задолго до Великой революции. Так, например, в 16 веке решалась проблема еретиков: католики и гугеноты спорили за право называться христианами. Католики просто истребили, вырезали гугенотов. Они жгли их на кострах, терзали жесточайшими пытками, убивали повсеместно. И всё во имя «чистоты веры». 27 июля 1794г. – переворот, направленный на свержение якобинского
правительства. Волна убийств вновь прокатилась по Франции, только
организована она была уже роялистами и жирондистами, и направлена на
уничтожение общего врага – якобинцев. Во время этого мятежа были казнены
все члены якобинского клуба, были убиты все, кто поддерживал якобинцев. 5 октября 1795г. – роялистский мятеж в Париже. Был жестоко подавлен …. 1968 год, Париж – разгон несанкционированной демонстрации рабочих. К разгону демонстрантов была привлечена регулярная армия. Были раненые и убитые. Заметна любопытная закономерность революций – их достижения никогда не
реализуются полностью, никогда не сохраняются в чистом теоретическом виде. Сила революции напоминает неуправляемую пушку, которая палит во все стороны, пытаясь решить разом все задачи. Направление её ударов зависит лишь от того, кто в данный момент ей пытается ей управлять. Ну, а если разобраться в самих причинах любой революции: откуда
берётся такая животная жестокость, ярость и гнев, разрушающий все без
разбора? А всё, как мне кажется, совсем просто – «За каждой идеей стоит
бутерброд», как сказала во времена русской революции поэтесса Зинаида Может показаться, что эти слова лишь дань многим мистификаторам
революций, но воистину «революция, как Сатурн, пожирает своих детей». Библиография: Журнал "Новая и новейшая история" N 5.1993 г. Избранные произведения. М.: Наука, 1965. т. 3. ----------------------- [3] МАРАТ Жан Поль (1743-93), один из вождей якобинцев. С сентября 1789
издавал газету «Друг народа». Вместе с М. Робеспьером руководил подготовкой
восстания 31 мая — 2 июня 1793, отнявшего власть у жирондистов. Убит Ш. [4] ФЕЙЯНЫ (фельяны), политическая группировка в период Французской
революции конца 18 в. (названа по месту заседаний своего клуба в бывшем
монастыре ордена фельянов в Париже); выступала за конституционную монархию. [8] ДАНТОН Жорж Жак (1759-94), деятель Великой французской революции, один
из вождей якобинцев. Участвовал в подготовке восстания 10 августа 1792,
свергнувшего монархию, в развертывании в августе-сентябре 1792 обороны
революционной Франции от интервентов. С 1793 занял умеренную позицию по
отношению к жирондистам. Осужден Революционным трибуналом, казнен. [13] ДЮМУРЬЕ Шарль Франсуа (1739-1823), французский генерал, под командованием которого войска революционной Франции одержали победу в 1792 над интервентами при Вальми и Жемапе, но в марте 1793 потерпели от них поражение при Нервиндене. В апреле 1793 перебежал к австрийцам.
[18] МИШЛЕ Жюль (1798-1874), французский историк романтического
направления. Главные сочинения: «История Франции» (до 1789), «История [19] БАБЕФ Гракх (наст. имя Франсуа Ноэль) (23 ноября 1760, Сен-Кантен — 27 мая 1797, Вандом), политический деятель эпохи Великой Французской революции. Поддерживал коммунистические идеи. Был ярым противником якобинцев. Гильотинирован.
[22] «The terror before terror? Conditions of possibility, logic of realization // The French revolution and the creation of modern political culture» - Oxford, 1994. [23] САНКЮЛОТЫ, термин времен Великой французской революции. Аристократы называли санкюлотами представителей городской бедноты. В годы якобинской диктатуры санкюлоты — самоназвание революционеров. [24] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.38. С.195.
[26] "Исторические этюды о французской революции" М. ИВИ РАН 1998. [27] «История жирондистов» - А. Ламартин. в 4 т. СПб., 1902-1906.
[29] Захер Я. М. Робеспьер. М., 1925.
[31] Собуль А. «Первая Республика». М., 1974. [34] «The terror before terror? Conditions of possibility, logic of realization // The French revolution and the creation of modern political culture» - Oxford, 1994. p. 10. [35] МИРАБО Оноре Габриель Рикети (1749-91), граф де, деятель Великой французской революции. Был избран депутатом в Генеральные штаты в 1789 от 3- го сословия. Приобрел популярность обличениями абсолютизма. По мере развития революции Мирабо, сторонник конституционной монархии, стал лидером крупной буржуазии. С 1790 тайный агент королевского двора.
[37] Во времена якобинской диктатуры, эти слов стали почти заклинанием. При
виде Марата люди повторяли их вновь и вновь. [39] Воистину, нет предела народной любви к Марату. Воистину он был Другом
народа. |
|